Итак, yeaaah, я дописал рассказик! Если кому интересно это второй по счёту. Вообще не знаю, что ещё сюда написать, просто прочтите и скажите о чём он, по-вашему? И чью сюжетную линию интереснее развивать, если я соберусь на продолжение?
Дабы проследить сколько раз его прочли, я спрячу этот пост с главной страницы в ссылочку.
И да, ребята...
Количество заходов должно равняться количеству комментариев + лс, уяснили?))
Иначе включаю обижульку и удаляю блог)
Хочется провести рукой по стене.
Патриций в заплатках великой музыки вышел умиротворённый, но по пути к корпусу он решил сделать крюк через маленький лес с опушками.
Перемахнув через гладкие мраморные плиты крыльца и обогнав бетонных колоссов на выходе, он бросился к манящим ветвям деревьев.
Утоптанные дорожки могли бы сказать о высокой и трогательной чувственности учеников к природе, однако, на самом деле все эти толстенные дубы и взорванные зеленью грабы служили, куда более низменным целям: иногда тут терялись поцелуи учениц.
Игнорируя эту не лучшую часть атмосферы, мальчик шёл под охраной бурых крыльев деревьев. Шаги намеренно медленные, простые вздох-и-выдох - в полной власти над мыслями и телом. Пат, машинально достал недавно выигранный в «монетки» медальон. Он был изборождён царапинками, потертостями и ржавчиной в узких складках металла. И на нём, точнее внутри был выгравирован портрет Жозефа Ньепса. Всё это пахло стариной и мечтой, которая придавала определённое очарование этой странной и никчёмной вещичке. Разглядывая и постоянно трогая какие-то мимолётные детали, мальчик почти дошёл до нужной уютной поляны. Порадовавшись уголком рта приобретению, он подкинул медальон 2 раза и убрал его в свой укромный кармашек.
Осень смело взбиралась на пьедестал «Здесь и Сейчас». Все запрудки были покрыты слойкой красно-жёлтых листьев. К учёбе ещё многие тянулись, и вид за окном сглаживал любые детский страсти и шалости. Наверное, поэтому 60 человек спокойненько шли на лекцию, приехавшего сегодня профессора из некого психологического факультета, из некой академии культуры и философии.
Патриций плёлся в конце вереницы ребят, мерно шедших в совершенно одинаковых выглаженных формах. Ему виделось что-то неестественное и сказочное в этой процессии. Ведь нет на свете одинаковых волков, цветков, мух, дней или образов. Так зачем же люди так грубо ограждают себя от реальности, от действительной природы? Разве кто-нибудь ощущает счастье к концу своей жизни, если он постоянно отказывался от себя, избегал или подавлял свои интересы, отказывался от проявлений своей уникальности? Именно на такие мысли толкала его эта кучка одинаковых людей.
Тем временем все уже дошли до лекционного кабинета. В нём была необыкновенная с старинцой атмосфера, т.к. он располагался в одной из башен здания, которая имела округлую, богатую акустикой форму. Стены изнутри ничем не оббитые представляли собой тёмно-серые блоки настоящих средневековых камней. Помимо этого, по четырёхметровым стенам были раскиданы полки с рукописями, фолиантами, портретами и гобеленами. По приходе, самым непретенциозным достались места на первых рядах длинных красных скамей, расположенных высокими полукругами.
Середина декабря. На улице неимоверно морозно и темно, но Патрицию уже никак не заснуть. Придётся выйти в учебный корпус на целых 40 минут пораньше. Он лениво натянул на себя форму, сполоснул лицо и, накинув пальто, вышел в тягучее желе плотного морозного заслона. Стуча зубами и дрожа всем телом, он фактически добежал до заветных дверей и ворвался в тёплый запах книг и скуки. Оттряхнул свою обувь и начал обдумывать, сколько у него сегодня занятий. Раздевшись, взял набор мелков из маленького, такого ждущего гостей хозпомещения и стал подниматься к своему кабинету.
Лили не отдавая себе отчёт, накинула на себя шерстяной жилет на молнии и кутаясь в перекрестье рук, вышла на улицу.
Она отходила от дома всё дальше и дальше, пристально вглядываясь в щербатые толстые стволы. Прохлада утра давала аллюзию все подконтрольности, что явно шло вразрез с её сердцебиением. Пройдя треть тропы, она заметила, что на небе оставалось небольшое окошко под молчащую луну. Оглядев всё небо, Лили ужаснулась: оно было уродливо-бурое сплошь в рваных густых облаках.
С опушек начали доноситься стоны и скулёж, жалкие и тихие от страха. Где-то, как казалось далеко, ревел ветер. Всё начинало приходить в движение, и это было настолько ярко, что казалось последствием какой-то древней магии.
В скафандре, по серо-жёлтому грунту.
Неизвестно кто, неизвестно где.
Уже начался второй месяц с тех пор, как его отвезли сюда. Районная больница этой зимой приняла достаточно много больных с обморожениями, бронхитом и чем-то типа того. Так что в ней было суетно и от этого ещё более тоскливо. Сначала он провёл две недели в какой-то отдельной палате, где кроме него были только два старика с волосатыми ушами и голыми коленями. Конечно, сперва Патриций чуть не впал в новое отчаяние от такой компании, но он даже не предполагал, как жалко ему будет расставаться с ними в конце.
Опухшее лицо Лионель наконец-то приняло нормальный вид, на котором сине-фиолетовые гематомы уже почти снизошли до желтоватых. Она целыми днями покоилась на кровати, апатично ловя губами снежинки из открытого окна.
For Soul, Sanya, Barta, Panda, Caroline & Dirt.
Дабы проследить сколько раз его прочли, я спрячу этот пост с главной страницы в ссылочку.
И да, ребята...
Количество заходов должно равняться количеству комментариев + лс, уяснили?))
Иначе включаю обижульку и удаляю блог)
«За ширмой»
Хочется провести рукой по стене.
Пол легонько поскрипывает под шагами. Точнее даже не скрипит, а просто немного утопает. Оно и понятно, дерево всё-таки. Этот коридор сделан в лучших традициях классических пансионат-школ.
Треть стен понизу – древесные панели с античными узорами, остальные две третьих – бежево-зелёная вязь обоев. Пахнет стариной. И хочется провести рукой по стене.
Кто-то наигрывает Шопена .
Ноты отдаются истомой в этой пустой и старой части здания. Мягкое лето закрывает глаза, а отдалённые голоса детей делают звуки утопающе-объёмными. Не только в пространстве, но и во времени.
Треть стен понизу – древесные панели с античными узорами, остальные две третьих – бежево-зелёная вязь обоев. Пахнет стариной. И хочется провести рукой по стене.
Кто-то наигрывает Шопена .
Ноты отдаются истомой в этой пустой и старой части здания. Мягкое лето закрывает глаза, а отдалённые голоса детей делают звуки утопающе-объёмными. Не только в пространстве, но и во времени.
Пора найти исполнителя. Звук вибрирует и зовёт нас в осязаемо-лучистый последний по курсу кабинет. Думаю можно зайти без спроса и стука.
Он сидит к нам спиной. Так, будто весь ансамбль мебели шепчет нам с уважением: «Этот мальчик - центр этой комнаты. Он - центр вселенной». Действительно, за ним двумя полукругами стоят 15 резных стульев из красного дерева, на которых возможно сидели самые выдающиеся деятели страны. По углам три шкафа с пластинками, портретами композиторов и с сотнями этюдов, прелюдий, скерцо и прочей красоты. Стекла мутные - то ли матовые, то ли пыльные. А в четвёртом углу на прочном уступке стоит шикарно-чёрный салонный рояль «C.BECHSTEIN» 1920-го года выпуска. Инструмент высочайшего класса.
Ещё тут есть сочная зелёная роща, застывшая в отрешённых глазах мальчика. Эта роща даже не подозревает, как она влияет на его восприятие сегодняшнего дня, и на музыку из-под его полноватых ладоней. На нём поношенный твидовый пиджак, классические брюки и чистейшая обувь, не изменившая своему виду вот уже 22-ой год. Его спина постоянно в движении, будто хочет переплюнуть некого маэстро. Она, то выгибается в немыслимую дугу, которая вкупе с вытянутыми руками составляет образ дикой и психованной скульптуры, то прямая, как границы клавиш, то сгорбленная, вот-вот взрывающаяся от долгожданной и заждавшейся ноты. Хочется посмотреть на него поближе, разглядеть хотя бы лицо.
Волосы чёрные и лоснящиеся, но не от грязи, наоборот, от некого благородства. Его лицо немного детское и с какой-то чертой неопределённости,как будто его внешность в раздумьях - какие же линии лучше всего принять? Пока он играет, его щёки зарделись, ресницы бабочками, а от всепоглощённости звуками нижняя губа чуть-чуть отвисла. По верхушке носа солнце рассыпало еле заметные веснушки. Всё это ему невероятно идёт. Пожалуй, можно сказать, что он красив.
Для чего же он играет, пока другие бегают по песку прохладной реки и шлепают друг друга полотенцами? Для чего же это, ведь он мог уехать домой в город, к семье, чтобы наслаждаться кинотеатрами, килограммами мороженного, велосипедами, короткими сарафанчиками и вечерней бетонной прохладой?
Для того, что только в этой точке мира, Патрицию была доступна чёрно-белая лестница «C.BECHSTEIN». Только здесь он мог раствориться паззлом в общении музыкальных душ.
Полетела!!
Правда чуть зацепилась за угол крыши, когда взлетала. Это всё из-за её любимого комбо из бежевых шортиков с парой нешироких лямок и длинно-рукавной маечки в чёрно-белую полосу шириной в ладонь. Лямка, зацепившись за выступ, чуть не расстроила этот прекрасный день.
Ну а сейчас, сейчасона дрожала от радости полёта. Их не было уже несколько месяцев, хотя раньше в детстве, они были еженедельным и даже почти ежедневными.
Когда с утра она почувствовала первый импульс, то чуть не расшибла люстру. Пришлось быстренько покидать свои любимые, тёплые 4 на 4 и прорываться к нежно-жёлтой двери. Оказавшись на веранде, она решила не сбегать по ступенькам, а как в старые добрые, просто перемахнула через метровой высоты ограждение.
Он сидит к нам спиной. Так, будто весь ансамбль мебели шепчет нам с уважением: «Этот мальчик - центр этой комнаты. Он - центр вселенной». Действительно, за ним двумя полукругами стоят 15 резных стульев из красного дерева, на которых возможно сидели самые выдающиеся деятели страны. По углам три шкафа с пластинками, портретами композиторов и с сотнями этюдов, прелюдий, скерцо и прочей красоты. Стекла мутные - то ли матовые, то ли пыльные. А в четвёртом углу на прочном уступке стоит шикарно-чёрный салонный рояль «C.BECHSTEIN» 1920-го года выпуска. Инструмент высочайшего класса.
Ещё тут есть сочная зелёная роща, застывшая в отрешённых глазах мальчика. Эта роща даже не подозревает, как она влияет на его восприятие сегодняшнего дня, и на музыку из-под его полноватых ладоней. На нём поношенный твидовый пиджак, классические брюки и чистейшая обувь, не изменившая своему виду вот уже 22-ой год. Его спина постоянно в движении, будто хочет переплюнуть некого маэстро. Она, то выгибается в немыслимую дугу, которая вкупе с вытянутыми руками составляет образ дикой и психованной скульптуры, то прямая, как границы клавиш, то сгорбленная, вот-вот взрывающаяся от долгожданной и заждавшейся ноты. Хочется посмотреть на него поближе, разглядеть хотя бы лицо.
Волосы чёрные и лоснящиеся, но не от грязи, наоборот, от некого благородства. Его лицо немного детское и с какой-то чертой неопределённости,как будто его внешность в раздумьях - какие же линии лучше всего принять? Пока он играет, его щёки зарделись, ресницы бабочками, а от всепоглощённости звуками нижняя губа чуть-чуть отвисла. По верхушке носа солнце рассыпало еле заметные веснушки. Всё это ему невероятно идёт. Пожалуй, можно сказать, что он красив.
Для чего же он играет, пока другие бегают по песку прохладной реки и шлепают друг друга полотенцами? Для чего же это, ведь он мог уехать домой в город, к семье, чтобы наслаждаться кинотеатрами, килограммами мороженного, велосипедами, короткими сарафанчиками и вечерней бетонной прохладой?
Для того, что только в этой точке мира, Патрицию была доступна чёрно-белая лестница «C.BECHSTEIN». Только здесь он мог раствориться паззлом в общении музыкальных душ.
Полетела!!
Правда чуть зацепилась за угол крыши, когда взлетала. Это всё из-за её любимого комбо из бежевых шортиков с парой нешироких лямок и длинно-рукавной маечки в чёрно-белую полосу шириной в ладонь. Лямка, зацепившись за выступ, чуть не расстроила этот прекрасный день.
Ну а сейчас, сейчасона дрожала от радости полёта. Их не было уже несколько месяцев, хотя раньше в детстве, они были еженедельным и даже почти ежедневными.
Когда с утра она почувствовала первый импульс, то чуть не расшибла люстру. Пришлось быстренько покидать свои любимые, тёплые 4 на 4 и прорываться к нежно-жёлтой двери. Оказавшись на веранде, она решила не сбегать по ступенькам, а как в старые добрые, просто перемахнула через метровой высоты ограждение.
Надо поспеть за ней, чтобы влюбиться.
Её ноги стройные и с блеском плавного загара хорошо дополняли точёную юную фигурку. Лицо подвижное, с крохотными выступами скул, губы пухловатые идеальным сердцем, и всё это дополнялось умопомрачительным каре с удлинёнными передними прядями в прямом светло-русом водопаде.
Она вспыхнула ярким росчерком на белёсо-желтоватом небосводе. Почему именно таком? Дело в том, что она в мире цвета сепия. С самых 4-х лет как она появилась здесь, все предметы и природа перемешивались в оттенках коричневого, бежевого или медного и никаких других. Люди на обычной земле различают до 15 тысяч цветов, так вот знайте, несмотря на это, Лионель всю жизнь различала столько же.
Она пролетела над всей областью проживания от моря на западе и до степей на востоке. Её дом с чердачком стоял верным псом и ориентиром во время её кружений. А ветер пружинил в грудь и в слабые-сильные руки. Чуть позже она закрыла свои золотистые глаза, которые кто-то менее наблюдательный мог бы назвать серыми. Закрыла, чтобы ухало сердце, чтобы голова разлеталась стайкой образов на крыльях загадок и неоднозначностей.
Полёт ради полёта, вот что было её сегодняшним счастьем.
Её ноги стройные и с блеском плавного загара хорошо дополняли точёную юную фигурку. Лицо подвижное, с крохотными выступами скул, губы пухловатые идеальным сердцем, и всё это дополнялось умопомрачительным каре с удлинёнными передними прядями в прямом светло-русом водопаде.
Она вспыхнула ярким росчерком на белёсо-желтоватом небосводе. Почему именно таком? Дело в том, что она в мире цвета сепия. С самых 4-х лет как она появилась здесь, все предметы и природа перемешивались в оттенках коричневого, бежевого или медного и никаких других. Люди на обычной земле различают до 15 тысяч цветов, так вот знайте, несмотря на это, Лионель всю жизнь различала столько же.
Она пролетела над всей областью проживания от моря на западе и до степей на востоке. Её дом с чердачком стоял верным псом и ориентиром во время её кружений. А ветер пружинил в грудь и в слабые-сильные руки. Чуть позже она закрыла свои золотистые глаза, которые кто-то менее наблюдательный мог бы назвать серыми. Закрыла, чтобы ухало сердце, чтобы голова разлеталась стайкой образов на крыльях загадок и неоднозначностей.
Полёт ради полёта, вот что было её сегодняшним счастьем.
Патриций в заплатках великой музыки вышел умиротворённый, но по пути к корпусу он решил сделать крюк через маленький лес с опушками.
Перемахнув через гладкие мраморные плиты крыльца и обогнав бетонных колоссов на выходе, он бросился к манящим ветвям деревьев.
Утоптанные дорожки могли бы сказать о высокой и трогательной чувственности учеников к природе, однако, на самом деле все эти толстенные дубы и взорванные зеленью грабы служили, куда более низменным целям: иногда тут терялись поцелуи учениц.
Игнорируя эту не лучшую часть атмосферы, мальчик шёл под охраной бурых крыльев деревьев. Шаги намеренно медленные, простые вздох-и-выдох - в полной власти над мыслями и телом. Пат, машинально достал недавно выигранный в «монетки» медальон. Он был изборождён царапинками, потертостями и ржавчиной в узких складках металла. И на нём, точнее внутри был выгравирован портрет Жозефа Ньепса. Всё это пахло стариной и мечтой, которая придавала определённое очарование этой странной и никчёмной вещичке. Разглядывая и постоянно трогая какие-то мимолётные детали, мальчик почти дошёл до нужной уютной поляны. Порадовавшись уголком рта приобретению, он подкинул медальон 2 раза и убрал его в свой укромный кармашек.
Его чёрная шевелюра скрывала не менее тёмные мысли, о том, как он далёк от всех и как чужды ему люди. Патриций, в который раз пытался понять для чего, для кого вообще он здесь? Тоска серыми обманчиво-нежными руками сдавливала сердце и навевала вопрос. Холодный и насущный вопрос: я очень один?
И даже кусты под гнётом ветра, будто склонялись перед ним в безапелляционном «да».
Спустя 10 минут разговоров он добрёл до поляны с двумя видами неких белоснежных цветов. Одни создавали белый бесконечный ковёр, а другие, за счёт своей высоты придавали объёмность и облачность этому виду:периферийной размытости и лёгкого свечения для отличнейшего кадра в плёнку воспоминаний о молодости.
И даже кусты под гнётом ветра, будто склонялись перед ним в безапелляционном «да».
Спустя 10 минут разговоров он добрёл до поляны с двумя видами неких белоснежных цветов. Одни создавали белый бесконечный ковёр, а другие, за счёт своей высоты придавали объёмность и облачность этому виду:периферийной размытости и лёгкого свечения для отличнейшего кадра в плёнку воспоминаний о молодости.
Патриций подошёл к самой кромке растений, перекинул вспотевшую ручку портфеля в другую руку и огляделся. Нервно пожёвывая губы, он всё-таки бросил сумку к соседу-дереву, и снова обернулся, с неприятием изучая развилку дорожек.
В последний раз подумав, что не хочет лишних проблем, он поддался желанию. Сорвал всю свою озабоченность с лица и с закрытыми глазами, с разбегу, пластом прыгнул в белую нугу цветов. Прям так, на животе. Он сделал глубокий вздох и с улыбкой сгрёб в свои объятия десятки воплощений чистоты природы. Десятки чистейших альбиносов-цветов.
В последний раз подумав, что не хочет лишних проблем, он поддался желанию. Сорвал всю свою озабоченность с лица и с закрытыми глазами, с разбегу, пластом прыгнул в белую нугу цветов. Прям так, на животе. Он сделал глубокий вздох и с улыбкой сгрёб в свои объятия десятки воплощений чистоты природы. Десятки чистейших альбиносов-цветов.
Гроздья ароматизированных свеч выбивали романтичную полутьму из пары красных бра. Потрескивания, бордовые тени и физически ощущаемое тепло приковало Лионель к креслу в эти летние сумраки.
Она безумно по-женски поджала ноги, и укрывшись клетчатыми пледом, держала в своих руках карандаш с дощечкой под рисунки.
Вся её энергия перешла в движения кисти, на лице замерли блики образов, губы были слегка-слегка раскрыты, ну а тело… было лишь телом.
Она давно пыталась вымечтать эту картину: одинокий силуэт стоит в тёплых парах на сероватом каменном уступке, а перед ним среди массива листвы возвышался тёплый шумный водопад. Силуэт к нам спиной, и завороженно смотрит на плёнку воды, удивляясь и исчезая в величии вида.
Лионель не утруждалась мыслями, а только упивалась тем, что всё ощущалось ей сглаженным и глубоким. Нехотя она оторвалась от листка, чтобы расслабить зрение. Огляделась вокруг и подумала: «выкрасть бы кусочек этих бордовых стен и спрятать в кармашек, чтобы, когда будет тоскливо, достать его и смотреть на него одним глазком в плотно сжатых ладошках». Её развеселила эта мысль, и она понеслась в раздумьях об окружающем её мире.
Она безумно по-женски поджала ноги, и укрывшись клетчатыми пледом, держала в своих руках карандаш с дощечкой под рисунки.
Вся её энергия перешла в движения кисти, на лице замерли блики образов, губы были слегка-слегка раскрыты, ну а тело… было лишь телом.
Она давно пыталась вымечтать эту картину: одинокий силуэт стоит в тёплых парах на сероватом каменном уступке, а перед ним среди массива листвы возвышался тёплый шумный водопад. Силуэт к нам спиной, и завороженно смотрит на плёнку воды, удивляясь и исчезая в величии вида.
Лионель не утруждалась мыслями, а только упивалась тем, что всё ощущалось ей сглаженным и глубоким. Нехотя она оторвалась от листка, чтобы расслабить зрение. Огляделась вокруг и подумала: «выкрасть бы кусочек этих бордовых стен и спрятать в кармашек, чтобы, когда будет тоскливо, достать его и смотреть на него одним глазком в плотно сжатых ладошках». Её развеселила эта мысль, и она понеслась в раздумьях об окружающем её мире.
Почему увидев лес в тумане, небо в луже из-подо льда, или, допустим, сиюсекундные изломы крыльев птиц, она получает такое ощущаемое наслаждение от этого? Что такого кроет в себе череда каких-то растений или животных, которая заставляет молча прикрывать глаза или прыгать и танцевать от радости? Может от того, что в глубине подсознания сидит воспоминание, как ребёнком, она представляла себя среди этой сказки? Может это более дикое и пронизывающее чувство того, что есть силы куда сильнее твоей воли, твоего счастья, твоих эмоций – та, сила которую видишь в красоте и вечности природы? То есть ощущаешь себя в бесконечном потоке жизни, который ты либо отвергнешь, либо вспенишь и поднимешь до 5-тиметровых волн. А может это паутина для охоты за её улыбками, свитая словами-пауками: высота, глубина, гармония, энергия, свобода, вздох...?
Наконец выдохнув, Лионель провела тыльной стороной ладони по шершавому креслу, удивилась темноте за окном, свету под карандашом и расслабилась, встречая десятки новых снов.
- Это обязательно?
Наконец выдохнув, Лионель провела тыльной стороной ладони по шершавому креслу, удивилась темноте за окном, свету под карандашом и расслабилась, встречая десятки новых снов.
- Это обязательно?
- Это мне моя мама сказала. Конечно, обязательно.
Недодрузья, переприятели сидели на кованой скамье возле фонтана «Намагниченных сердец». Такое неуклюжее название появилось из школьной легенды о десантнике союзной Англии, который во время высадки под самым носом у нацистов налетел на скульптуру ангела в середине этого фонтана. Налетел крайне трагично: в сумерках, не сумел снизить скорость полёта и своей грудью ударился точно о символичное сердце в вытянутых каменных руках белоснежного крылатого стражника бога. С тех пор верхняя половина достопримечательности покрыта рябью трещин и место овеяно мистическим шармом.
Оба сидели и пинали клочки пуха летающего рядом, чтобы те разлетались стеклянными витринами.
Недодрузья, переприятели сидели на кованой скамье возле фонтана «Намагниченных сердец». Такое неуклюжее название появилось из школьной легенды о десантнике союзной Англии, который во время высадки под самым носом у нацистов налетел на скульптуру ангела в середине этого фонтана. Налетел крайне трагично: в сумерках, не сумел снизить скорость полёта и своей грудью ударился точно о символичное сердце в вытянутых каменных руках белоснежного крылатого стражника бога. С тех пор верхняя половина достопримечательности покрыта рябью трещин и место овеяно мистическим шармом.
Оба сидели и пинали клочки пуха летающего рядом, чтобы те разлетались стеклянными витринами.
Карл, был очень вёртким подростком. Умел угодить и оставить хорошее впечатление у людей любого пола и любых возрастов. И среди учеников, он ладил как с заводилами компаний, так и с изгоями вроде Патриция. В любом случае это уже не имеет значения, потому что он уезжал в другой конец страны. Исключительно из-за материнской погони за престижностью школьного аттестата и за более перспективными связями.
Видимо, она многое понимала в жизни.
Ребята одновременно поправили причёски и вздохнули. Кто от растерянности, кто по причине подавленности.
Видимо, она многое понимала в жизни.
Ребята одновременно поправили причёски и вздохнули. Кто от растерянности, кто по причине подавленности.
- Ну ты пиши мне письма, хорошо?
- Ага, ладно, - не прождав и миллисекунды, ответил приятель.
- Ага, ладно, - не прождав и миллисекунды, ответил приятель.
Дубы шумели.
- А что ты там делать будешь?
- То же, что и здесь: учиться, куражиться с ребятами, подыщу милую девочку, может, продолжу изучать психологию. Ты же знаешь, я вообще вольная птичка.
- Ммм, ну да, - согласился Патриций.
Минуты циклились иглой на грампластинке.
- А тебе точно понравится там?
- Слушай, бросай, а! Достал уже своими вопросами. Всё будет отлично и у меня, и у тебя, и у всех во всём мире! Расслабься амигоус.
- «Амиго». Так правильнее.
- То же, что и здесь: учиться, куражиться с ребятами, подыщу милую девочку, может, продолжу изучать психологию. Ты же знаешь, я вообще вольная птичка.
- Ммм, ну да, - согласился Патриций.
Минуты циклились иглой на грампластинке.
- А тебе точно понравится там?
- Слушай, бросай, а! Достал уже своими вопросами. Всё будет отлично и у меня, и у тебя, и у всех во всём мире! Расслабься амигоус.
- «Амиго». Так правильнее.
- Какая к чёрту разница? Ты то витаешь где-то, то занудничаешь по мелочам, и вообще тоску нагоняешь. Скажи лучше, пойдёшь в 5-ую проводить меня? - без интереса поинтересовался Карл.
- Если там будут всякие Луции, Пешчики, Стивены-мивены, то нет.
- Если там будут всякие Луции, Пешчики, Стивены-мивены, то нет.
- Ну и сиди тогда. Пока, - пробарахтел товарищ.
Соскользнул со скамьи, подвигал своим сутулым задом, проверяя его жизнеспособность, и понёс себя плавной походкой к входу в кампус.
А мальчик с еле заметными веснушками думал о том, что тот десантник неплохо отделался, умерев так красиво. Стольким смыслом сразу наполнились и статуя, и война, и сама жизнь того солдата. Патриций предпочитал примерить себе такую же судьбу, нежели жить непонятно как, непонятно для чего. Хотя в последнее время всё чаще его тянуло к глазам-озоринкам студенток, к глумливому смеху однокашников и даже учительница этики несмотря на свои 35 казалось ему «ничего так». Многие сказали бы, что Пэт начал взрослеть. А я бы предположил, что это отчуждённость стала его не просто гнуть, а напрямую ломать.
Покусывая губы, он спрыгнул в туфли и побрёл к общежитию. Солнце даже сквозь марево обнимало его шею теплом, а он внюхивался в ленты запахов источаемые клумбами. Доплёлся до резных дубовых дверей и пересёк прохладный, сухой и скрипучий холл. Его так тянуло вниз, что по крутой лестнице хотелось подняться как собачка, помогая себе руками. Побоявшись быть замеченным даже просто десятками портретов, раскиданными по стенам, он отказался от этой идеи и повернул к комнате отдыха.
За метр до входа он почуял шорохи, но не успел остановить своё движение и двумя руками раскрыл двери в помещение. Сделав пару шагов по-инерции, он наконец заметил её. Прямо напротив входа, на теплом золотистого дерева диване с зелёными бархатистыми подушками, сидела Полли.
В белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей, в сером пиджачке с красно-жёлтой эмблемкой школы и с невероятно широко раздвинутыми ногами, будучи в подтянутой к бёдрам юбке. Обеими руками она упёрлась в края сидушки дивана, а серыми глазами и презрительно-испытывающей ухмылкой прожигала его внутренности.
Пуф-ф-ф-ф…
В носу защекотало и глаза Патриция стремительно опустились в пол. Он начал делать первый шаг, когда с обеих сторон на его голову стали падать белые цветы с той самой полянки. Они падали с мягким стуком бутонов. Грустно как то падали, теряя завявшие лепестки.
Щёки налились и загорели, а шаги уже срывались на спортивную ходьбу. Тут-то его настиг оглушающий, дезориентирующий гогот: два грубых, истошных и ещё один – холодный и высокий.
А мальчик с еле заметными веснушками думал о том, что тот десантник неплохо отделался, умерев так красиво. Стольким смыслом сразу наполнились и статуя, и война, и сама жизнь того солдата. Патриций предпочитал примерить себе такую же судьбу, нежели жить непонятно как, непонятно для чего. Хотя в последнее время всё чаще его тянуло к глазам-озоринкам студенток, к глумливому смеху однокашников и даже учительница этики несмотря на свои 35 казалось ему «ничего так». Многие сказали бы, что Пэт начал взрослеть. А я бы предположил, что это отчуждённость стала его не просто гнуть, а напрямую ломать.
Покусывая губы, он спрыгнул в туфли и побрёл к общежитию. Солнце даже сквозь марево обнимало его шею теплом, а он внюхивался в ленты запахов источаемые клумбами. Доплёлся до резных дубовых дверей и пересёк прохладный, сухой и скрипучий холл. Его так тянуло вниз, что по крутой лестнице хотелось подняться как собачка, помогая себе руками. Побоявшись быть замеченным даже просто десятками портретов, раскиданными по стенам, он отказался от этой идеи и повернул к комнате отдыха.
За метр до входа он почуял шорохи, но не успел остановить своё движение и двумя руками раскрыл двери в помещение. Сделав пару шагов по-инерции, он наконец заметил её. Прямо напротив входа, на теплом золотистого дерева диване с зелёными бархатистыми подушками, сидела Полли.
В белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей, в сером пиджачке с красно-жёлтой эмблемкой школы и с невероятно широко раздвинутыми ногами, будучи в подтянутой к бёдрам юбке. Обеими руками она упёрлась в края сидушки дивана, а серыми глазами и презрительно-испытывающей ухмылкой прожигала его внутренности.
Пуф-ф-ф-ф…
В носу защекотало и глаза Патриция стремительно опустились в пол. Он начал делать первый шаг, когда с обеих сторон на его голову стали падать белые цветы с той самой полянки. Они падали с мягким стуком бутонов. Грустно как то падали, теряя завявшие лепестки.
Щёки налились и загорели, а шаги уже срывались на спортивную ходьбу. Тут-то его настиг оглушающий, дезориентирующий гогот: два грубых, истошных и ещё один – холодный и высокий.
Смерч, пыль, пустота. Куда пропали все её мысли? Она уже добрых полтора часа сидела на веранде, свесив ноги сквозь прутья заграждения. На лбу наверняка давно появились красные печати от узоров этого заборчика, а она, немигающими, наблюдала за пеной и обманчиво-тёплым песком.
Сидеть и сидеть бы. Чувствовать.
Кого-то она напоминала.
Её мысли и эмоции будто были украдены у полярника, который второй год не видел ни одного существа, и уж тем более лица. Который среди этой грёбанной мерзлоты выходит из своего домика в -30 в тёплую погодку, и садится в сугроб-скамью. Сидит один, согретый парой овец, в трёх куртках, и смотрит на сияние в ослепительных звёздах, думает: «Почему красота с тоскою дружит? И для чего... Что за чёртов механизм у меня внутри, который молит хоть об одном человечке, самом обычном, несмотря на то, что уже послезавтра я его буду отторгать и ненавидеть?».
В это время у Лионель начал подниматься ветер, повелевший её золотистым волосам огибать изящное лицо, «скорей, скорей от моря».
Кого-то она напоминала.
Её мысли и эмоции будто были украдены у полярника, который второй год не видел ни одного существа, и уж тем более лица. Который среди этой грёбанной мерзлоты выходит из своего домика в -30 в тёплую погодку, и садится в сугроб-скамью. Сидит один, согретый парой овец, в трёх куртках, и смотрит на сияние в ослепительных звёздах, думает: «Почему красота с тоскою дружит? И для чего... Что за чёртов механизм у меня внутри, который молит хоть об одном человечке, самом обычном, несмотря на то, что уже послезавтра я его буду отторгать и ненавидеть?».
В это время у Лионель начал подниматься ветер, повелевший её золотистым волосам огибать изящное лицо, «скорей, скорей от моря».
Она повернулась точно на ветер и задохнулась от сильнейшего порыва.
Интересно это - погибать от удушья, когда воздух кубометрами стремится в тебя. А с чувствами так бывает?
Отвернувшись, она пружинисто встала и прошла в распахнутую настежь дверь. Похоже, надвигается серьёзный циклон, а значит каждый проёмчик нужно закрыть, все запоры опустить, а стёкла окон защитить створками. И в итоге всем домом полетит в воздушное приключение.
Её порадовала её эта первая нормально-забавная мысль, и она уселась в своё любимое кресло. Уже каждая щёлка её обиталища запугивала её громкими завываниями. Казалось, минуту-другую и ветер надует здоровенную дыру где-то в уголке и заберёт одним махом сотни её картин, красок, масел, пастелей и обрубки углей.
А ещё он выл в голове, шумел,словно вздохи в ночи.
Подавленность, тоска.
Но как во всякий раз, она почти физически, в груди ощущала горящую мягким огнём фразу: «Творить – значит спасать».
Отвернувшись, она пружинисто встала и прошла в распахнутую настежь дверь. Похоже, надвигается серьёзный циклон, а значит каждый проёмчик нужно закрыть, все запоры опустить, а стёкла окон защитить створками. И в итоге всем домом полетит в воздушное приключение.
Её порадовала её эта первая нормально-забавная мысль, и она уселась в своё любимое кресло. Уже каждая щёлка её обиталища запугивала её громкими завываниями. Казалось, минуту-другую и ветер надует здоровенную дыру где-то в уголке и заберёт одним махом сотни её картин, красок, масел, пастелей и обрубки углей.
А ещё он выл в голове, шумел,словно вздохи в ночи.
Подавленность, тоска.
Но как во всякий раз, она почти физически, в груди ощущала горящую мягким огнём фразу: «Творить – значит спасать».
Не хотелось. Не получалось. Не было ни единого образа, но это не аргументы. Да что она вообще может противопоставить своей высокой миссии?
Верно, это выше всего: выше нас, нашей воли и представлений. Ничего не могла она с этим поделать, поэтому и потянулась к палитре. Наметила себе несколько оттенков серого и застыла во внутреннем ожидании.
Шли секунды, а кроме желания раcпсиховаться, ничего не появлялось. Ветер гремел оркестром, пара позабытых форточек служили достойными ударниками, а гармошка из стенных щелей даже выдавала что-то гармоничное.
Шли секунды, а кроме желания раcпсиховаться, ничего не появлялось. Ветер гремел оркестром, пара позабытых форточек служили достойными ударниками, а гармошка из стенных щелей даже выдавала что-то гармоничное.
Молодое деревце возле самой кромки леса, в метрах восьмистах, долго тянулось к своим предкам-корням… ветер гнул его так сильно, что в один момент оно тронулось земли.
И долгожданный мазок определил центр белой квадратной вселенной.
И долгожданный мазок определил центр белой квадратной вселенной.
Осень смело взбиралась на пьедестал «Здесь и Сейчас». Все запрудки были покрыты слойкой красно-жёлтых листьев. К учёбе ещё многие тянулись, и вид за окном сглаживал любые детский страсти и шалости. Наверное, поэтому 60 человек спокойненько шли на лекцию, приехавшего сегодня профессора из некого психологического факультета, из некой академии культуры и философии.
Патриций плёлся в конце вереницы ребят, мерно шедших в совершенно одинаковых выглаженных формах. Ему виделось что-то неестественное и сказочное в этой процессии. Ведь нет на свете одинаковых волков, цветков, мух, дней или образов. Так зачем же люди так грубо ограждают себя от реальности, от действительной природы? Разве кто-нибудь ощущает счастье к концу своей жизни, если он постоянно отказывался от себя, избегал или подавлял свои интересы, отказывался от проявлений своей уникальности? Именно на такие мысли толкала его эта кучка одинаковых людей.
Тем временем все уже дошли до лекционного кабинета. В нём была необыкновенная с старинцой атмосфера, т.к. он располагался в одной из башен здания, которая имела округлую, богатую акустикой форму. Стены изнутри ничем не оббитые представляли собой тёмно-серые блоки настоящих средневековых камней. Помимо этого, по четырёхметровым стенам были раскиданы полки с рукописями, фолиантами, портретами и гобеленами. По приходе, самым непретенциозным достались места на первых рядах длинных красных скамей, расположенных высокими полукругами.
В дверь с улыбкой в полуседой аккуратной бороде зашёл мужчина лет 45. Совсем немного полноватый, в сине-белом свитере и обычных штанах с полуботинками. Походка энергичная, руки с мощными плавными движениями, а возле голубоватых глаз красивейшие лапки морщин.
Профессор представился и сразу же попросил детей представить один из дней их жизни через 15 лет. Т.е. каждый должен был продумать: как и где он с утра встаёт, что одевает, куда собирается, кого встречает на своём пути, что думает и чем обладает в этом взрослом возрасте. Всем дали минуты 3-4, которые отсчитывали жужжания и потрескивания жёлтых ламп. Пэт был заинтересован заданием и начал сосредотачиваться на образах, но как он не старался, в голове проносились только каких-то тёмных тонов бэкграунды, а на них то блёклые рваные полосы, то разномастные пятна, иногда разбиваемые звёздочками и вспышками всех цветов. Он и сильно жмурился, и затаивал дыхание, полностью расслабляя тело и растекаясь на сидении – ничто не приближало его к результату. Тогда уже с огромным разочарованием он стал подглядывать за профессором. Тот вытащил из кармана маленькую деревянную фигурку девочки, сидевшей обняв свои ноги, и начал ходить между рядами. Зачастую он шёл тихим-тихим шагом с закрытыми глазами. Проходя мимо некоторых учеников, его озаряла улыбка, и он по-прежнему слепо вздыхал полной грудью, продолжая своё броуновское движение. По истечении времени профессор попросил некоторых поделиться своими представлениями, а затем шумно охал и восторгался, примечая занятные детали.
Патрицию все эти роскозни казались убогими пересказами фильмов, т.к. почти у всех присутствовали весёлые друзья, с которыми они куражатся на улицах города, кто-то с семьёй или ещё кем-то отдыхал в отелях или на пикниках, ну и прочая лабуда. А Пэту рассказать было нечего, казалось ему.
Профессор рассказал детям, как достичь того, что они видели. Он сыпал древнегреческими легендами и восточными притчами. С особой загадочностью обволакивал их такими словами, как вера, мышление, видение, путь, энергия, любовь и культура. Но, как и ожидалось, этот образ мудреца лишь обнаружил во всех ребятах сонливость. Никто не утруждался почувствовать мощь его слов, а только обсуждали, во сколько ланч, сколько денег пришлют родители, и с кем сейчас встречается Полли.
Ну а Патриций сидел, безнадёжно бегая по своей голове, в поисках своего старого мировоззрения, которое кто-то бородатый с тростью и в занятном цилиндре увёл в некий спец Диснейленд. Катал его там на горках, показывал автоматы, покупал ему сладости, в общем, знакомил со всем, чем можно. Когда, Пэт наконец вынырнул из этого состояния, его радостное послевкусие подмочил один маленький факт: глаза того волшебника изливались тоской и поиском хотя бы достойного слушателя.
Ну а Патриций сидел, безнадёжно бегая по своей голове, в поисках своего старого мировоззрения, которое кто-то бородатый с тростью и в занятном цилиндре увёл в некий спец Диснейленд. Катал его там на горках, показывал автоматы, покупал ему сладости, в общем, знакомил со всем, чем можно. Когда, Пэт наконец вынырнул из этого состояния, его радостное послевкусие подмочил один маленький факт: глаза того волшебника изливались тоской и поиском хотя бы достойного слушателя.
Вверх. Застыть.
И всё по новой.
Вверх. Застыть…
Вверх. Застыть…
Интересно, как выглядел первый человек придумавший качели? Все непременно должны знать его имя, ведь ничем же он или она не хуже Да Винчи, братьев Райт или Монгольфье?
Хмм, и что бы вышло, если попробовать нарисовать что-то воздушное, как-нибудь закрепив лист бумаги перед качелями? Так символично: тянуться и прикладывать усилия ради каждого мазка, рисовать в высшей точке над землёй..
Накатавшись до красных полос под попой, Лионель сказала «Пока» тусклому солнцу и облакам и пошла в дом. Её пейзажи, абстракции, портреты и просто эскизы, которыми она обклеила каждый дюйм внешней стены домика, выглядели сегодня по-особенному глубоко, словно сотни окошек в другие миры.
Хмм, и что бы вышло, если попробовать нарисовать что-то воздушное, как-нибудь закрепив лист бумаги перед качелями? Так символично: тянуться и прикладывать усилия ради каждого мазка, рисовать в высшей точке над землёй..
Накатавшись до красных полос под попой, Лионель сказала «Пока» тусклому солнцу и облакам и пошла в дом. Её пейзажи, абстракции, портреты и просто эскизы, которыми она обклеила каждый дюйм внешней стены домика, выглядели сегодня по-особенному глубоко, словно сотни окошек в другие миры.
Она босыми ножками прошла внутрь, туда, где ей всегда тихо и уютно. Поставила закипать чайник и села, положив голову на прохладный стол. Ей так нравились эти плетёные стулья, деревянные рамы и оббитые гладкими ясеневыми панелями стены. Но венцом кухоньки была высокая, совершенно высохшая бордовая роза в вазе с какими-то нарисовками в стиле ренессанс.
Лионель почти впала в дрёму, когда услышала леденящий шорох за своей спиной.
Череда птичьих ударов сердца вовсе не избавила её ноги от ватности. Она медленно, сглатывая сухость, повернулась и увидела женщину.
Та, просунув в проём одну лишь голову, с счастливой улыбкой произнесла «Тук-тук? К тебе можно?».
Лионель почти впала в дрёму, когда услышала леденящий шорох за своей спиной.
Череда птичьих ударов сердца вовсе не избавила её ноги от ватности. Она медленно, сглатывая сухость, повернулась и увидела женщину.
Та, просунув в проём одну лишь голову, с счастливой улыбкой произнесла «Тук-тук? К тебе можно?».
Лионель, вытаращив восторженные глаза еле заметно, с усилием кивнула.
Пока незнакомка проходила и скидывала меховой жилет, на неё хотелось смотреть: тёмные-тёмные вишневого оттенка пряди были убраны в простой и строгий, высокий хвостик. Возле широкого высокоскулого лица по бокам свисали два параллельных росчерка волос. Она обладала совершенно обычным, среднестатистическим телом без особых природо-подаренных изысков. Под накидкой скрывалось тёмно-бордовое платье до колен, с шёлковым поясочком на талии удачного матово-серого цвета.
Пока незнакомка проходила и скидывала меховой жилет, на неё хотелось смотреть: тёмные-тёмные вишневого оттенка пряди были убраны в простой и строгий, высокий хвостик. Возле широкого высокоскулого лица по бокам свисали два параллельных росчерка волос. Она обладала совершенно обычным, среднестатистическим телом без особых природо-подаренных изысков. Под накидкой скрывалось тёмно-бордовое платье до колен, с шёлковым поясочком на талии удачного матово-серого цвета.
Лёгкими движениями доводя свой вид до целостного образа, она произнесла: «Глупенькая ты, запомни, Лили, в нашем мирке не бывает плохих людей, и незачем встречать их с таким страхом. Он разрушает тебя и это так же глупо, как ставить прутья в клетке, будучи внутри.»
Она прошагала вокруг круглого маленького стола, выглянула в окно, и уперев руки в бёдра, с задоринкой заговорила: «Знаешь, ты даже для нашей планеты чересчур впечатлительная. И прости за выломанную заднюю дверь, кто-то давнишний забыл научить меня здравомыслию. Кстати меня зовут Бриджит, а ты можешь не представляться… и хватит молчать, неужели у тебя нет вопросов?».
На самом деле, ей были все 45, а выглядела она на изумительные минус 10. Таких ясных глаз, энергичных движений и сокрушающей уверенности Лили ещё не видела. Всё это пробуждало чувство обожания к своей новоявленной наставнице.
Она прошагала вокруг круглого маленького стола, выглянула в окно, и уперев руки в бёдра, с задоринкой заговорила: «Знаешь, ты даже для нашей планеты чересчур впечатлительная. И прости за выломанную заднюю дверь, кто-то давнишний забыл научить меня здравомыслию. Кстати меня зовут Бриджит, а ты можешь не представляться… и хватит молчать, неужели у тебя нет вопросов?».
На самом деле, ей были все 45, а выглядела она на изумительные минус 10. Таких ясных глаз, энергичных движений и сокрушающей уверенности Лили ещё не видела. Всё это пробуждало чувство обожания к своей новоявленной наставнице.
- Как ты стала такой красивой? - на автомате сморозила девочка.
Глаза Бриджит засмеялись и сказали крошке: «Я люблю тебя, чистая и наивная моя», а вслух же машинально повторила.
Глаза Бриджит засмеялись и сказали крошке: «Я люблю тебя, чистая и наивная моя», а вслух же машинально повторила.
- Стала такой красивой? Порой я умела ждать. Иногда за чем-то бежала. Месяцами жила, не думая о днях, а однажды прожила день обдумав всю себя на вечности вперёд и назад. Бывает, смеялась до слёз, а иногда наоборот слёзы смеялись надо мной. Я жила из крайности в крайность, теряя и находя сотни смыслов и символов. Я с теплом переживала происходящее всем своим существом, а один раз своим холодным презрительным взглядом махом сломала несколько людей. Лили, я просто жила. А жизнь, растягивала меня во все стороны. И знаешь, даже не в этом суть. Главное, я как дура, а может, как вековая мудрость была счастлива каждую минуту. Представь себе, но такая мелочь и делает нас красивыми.
Немного отрешённая Бриджит взяла с вазочки яблоко и, хмыкнув, обратила внимание на рисунки.
- Это ведь твоё, верно?
- Ну да, это что-то вроде моего хобби…
- Это ведь твоё, верно?
- Ну да, это что-то вроде моего хобби…
- Черта с два «хобби», кого ты самообманываешь? Эти рисунки – твоё естество и весьма глубокое надо признать, потому что я пропадаю в них. Уважай это в себе. Во всяком есть талант, которым человек создаёт целые собственные миры, но не каждый открывает его, ещё и так рано. Я свой обрела лишь в 28 лет. Моей волшебной палочкой стала музыка, песня… а точнее – мой голос. У тебя есть радио?
Не дождавшись ответа, женщина куда-то хлопнула руками, помогла себе ногой и вмиг из её ладоней полилась музыка. Эдакие хиты года, среди которых проскочил и её голос.
Бриджит стояла и помогала своей радио-двойнице, перекрывая все помехи своим уже живым, чистейшим голосом. Затем предложив обучиться этому новому для Лионель инструменту созидания, она ушла в зал. Там, усевшись на диванчике в позе лотоса, она подозвала её к себе.
Не дождавшись ответа, женщина куда-то хлопнула руками, помогла себе ногой и вмиг из её ладоней полилась музыка. Эдакие хиты года, среди которых проскочил и её голос.
Бриджит стояла и помогала своей радио-двойнице, перекрывая все помехи своим уже живым, чистейшим голосом. Затем предложив обучиться этому новому для Лионель инструменту созидания, она ушла в зал. Там, усевшись на диванчике в позе лотоса, она подозвала её к себе.
За окном красный ковёр листьев получал последние лучики тепла в этом году, а мыши в молчаливой панике судорожно искали подходящие для себя норы.
Бриджит начала с лёгкой распевки, затем показала несколько упражнений для раскрытия голоса, а спустя минут 40 они уже с визгами, как лучшие подруги скакали от темы к теме, начинавшимися терциями и заканчивающимися конечно мужчинами.
Лионель упивалась этой сильной, казалось ничему не подвластной женщиной. Она казалась ей каким-то огоньком, к которому мы сперва тянемся, а затем, по уходу, вспоминаем с теплом. Благо в этом мире, не Земном, нужно лишь уметь ждать такие огоньки.
Лионель упивалась этой сильной, казалось ничему не подвластной женщиной. Она казалась ей каким-то огоньком, к которому мы сперва тянемся, а затем, по уходу, вспоминаем с теплом. Благо в этом мире, не Земном, нужно лишь уметь ждать такие огоньки.
- Бриджит, кажется, я начинаю лучше понимать о чём ты, но скажи, для чего мы здесь? Для кого все эти деревья, прибои, свет звёзд и зверьё?
- Это всё для тебя одной! Так мир тебя учит любить красоту. Указывая, что она повсюду. Он упорно дарит тебе осознание, что у Красоты нет причин или истории. Она выше всего. Красота времени, любви, души… Скоро в твоей жизни появится куда более ясный ответ, вопрос к которому откроет новые пути и сделает тебя взрослее. И к сожалению, либо ты поймёшь и уловишь его, либо исчезнешь, - проникновенно ответила женщина.
На грязно-жёлтом небе вспыхнули кляксы улетающих птиц, их чёрные лоснящиеся спинки кружили в огромном хаотичной сплетении связей. Все они пытались настроиться друг на друга и найти никому неведомые ниточки, которые помогут выдержать тяжёлый полёт.
Увидев это, Бриджит с извиняющимся видом вскочила и побежала на кухню, чтобы скорее отыскать свою накидку. Лионель же еле поспевала за ней, не понимая, зачем так спешить.
- Ты уходишь??
- Да, кроха. Однажды ты поймёшь, что прощания это не менее светлая и радостная часть нашей жизни. И знаешь что? Завидуй себе каждый день Лили!
Едва договорив это, она с улыбкой вышла из дома, теряясь среди сухих листочков, и обосновалась в мыслях и воспоминаниях худенькой светлой девушки стоявшей на пороге взломанного дома.
Едва договорив это, она с улыбкой вышла из дома, теряясь среди сухих листочков, и обосновалась в мыслях и воспоминаниях худенькой светлой девушки стоявшей на пороге взломанного дома.
В это время косяк потрясающих, благородных птиц уже выстроились в широкую галку, правда, без вожака. Они, подбадривая себя мелодичными криками, заложили захватывающий вираж и двинулись в сторону заходящего солнца.
Через минутку из ветвей деревьев выделилась последняя, вишнёво-чёрного цвета, птица.
Первым делом она вышла в стремительное пике и, сбросив прозрачные оковы, врезалась во главу косяка. Того, который только-только исчезал в огромном радужном облаке.
Первым делом она вышла в стремительное пике и, сбросив прозрачные оковы, врезалась во главу косяка. Того, который только-только исчезал в огромном радужном облаке.
Середина декабря. На улице неимоверно морозно и темно, но Патрицию уже никак не заснуть. Придётся выйти в учебный корпус на целых 40 минут пораньше. Он лениво натянул на себя форму, сполоснул лицо и, накинув пальто, вышел в тягучее желе плотного морозного заслона. Стуча зубами и дрожа всем телом, он фактически добежал до заветных дверей и ворвался в тёплый запах книг и скуки. Оттряхнул свою обувь и начал обдумывать, сколько у него сегодня занятий. Раздевшись, взял набор мелков из маленького, такого ждущего гостей хозпомещения и стал подниматься к своему кабинету.
Когда он среди ветхих ковров и алогично выстроенных картин добрел, до нужного места, то заметил, что в помещении горит лампада, а дверь немножко приотворена. Первым желанием Патриция было так же спокойно, как пришёл, уйти подальше отсюда и возможных людей. Но не захотелось снова выглядеть глупо, в случае если его уже заметили сквозь ребристые стёкла. Поэтому с пустой головой двинулся внутрь.
Там пахло выгорающим маслом, и при мраке за окном, многочисленная древесина, используемая в оформлении кабинета, создавала некую интимность. За учительским столом сидела девушка. Она, закинув ногу на ногу, что-то черкала на небольшом листочке. А посетитель, будто её и не волновал.
Пэт напротив, почувствовал, как всё его тело пришло в движение, даже в борьбу с самим собой. Он сразу погорячел, глаза заблестели и не могли сойти с образа девушки. Руки хотелось протянуть к её плечам, к талии, но сознание кричало, что это будет ошибкой, поэтому он, пытаясь овладеть собой, скрестил руки пред собой и так и остался стоять на месте.
Там пахло выгорающим маслом, и при мраке за окном, многочисленная древесина, используемая в оформлении кабинета, создавала некую интимность. За учительским столом сидела девушка. Она, закинув ногу на ногу, что-то черкала на небольшом листочке. А посетитель, будто её и не волновал.
Пэт напротив, почувствовал, как всё его тело пришло в движение, даже в борьбу с самим собой. Он сразу погорячел, глаза заблестели и не могли сойти с образа девушки. Руки хотелось протянуть к её плечам, к талии, но сознание кричало, что это будет ошибкой, поэтому он, пытаясь овладеть собой, скрестил руки пред собой и так и остался стоять на месте.
Однажды года 3 назад они уже были наедине и тогда она через разговоры, лёгкие касания зажгла в нём неуловимое, первое и до конца. С тех пор он влюблён в Полли.
Дорисовав последние черточки, она наконец-то оказала внимание и спросила:
- Ты так и будешь стоять?
Дорисовав последние черточки, она наконец-то оказала внимание и спросила:
- Ты так и будешь стоять?
- Мм, маикуда мне идти?
- Можешь подойти ко мне, не бегать же Мне за тобой, - отворачиваясь к окну, произнесла сидящая.
В голове Патриция падали шкафы, совершенно ничего не понимая и всё больше приходя в замешательство, он по наитию сделал шаг, затем и следующие.
Дойдя до стола, он взглянул на листок. Там крайне схематично, буквально на уровне 4-5 лет была изображена треугольная девочка с бантом, а за руку она держала квадратного мальчика вместе с которым они шли по тропинке к солнцу.
- Сними жилет.
- Что? - не соображая, спросил Патриций.
- Снимай жилет уже. Как думаешь, почему я так веду себя?
- Потому что я кажусь тебе смешным? - бездействуя, ответил мальчик с веснушками.
- Глупый, - спокойно прошептала Полли и стала стягивать его безрукавку с эмблемой школы. Затем она принялась за рубашку и дошла где-то до половины пуговиц.
- Ремень сними сам хотя бы.
- Зачем??
Она с усмешкой в глазах расстегнула ремень, одной рукой коснулась его губ, а правой провела по спине и до низа бедра. Сжав его, подтянула Пата к своему телу вплотную к груди, и в этот момент дрогнуло пламя лампадки: в класс зашли два её приятеля.
Они даже показались изумлёнными на одну секунду, когда тот, что поумнее спросил: «Какого чёрта происходит Полли?»
- Он заставил меня, Стиви. Я не ожидала, что он начнёт приставать, - обречено произнесла та, одновременно отталкивая послушное и мягкое тело Пата.
Второй её друг, здоровенный Пешчик успел только рыкнуть что-то вроде «я тебя прикончу смазливый ублюдок», и подпрыгнув, ударил того по почкам.
- Зачем??
Она с усмешкой в глазах расстегнула ремень, одной рукой коснулась его губ, а правой провела по спине и до низа бедра. Сжав его, подтянула Пата к своему телу вплотную к груди, и в этот момент дрогнуло пламя лампадки: в класс зашли два её приятеля.
Они даже показались изумлёнными на одну секунду, когда тот, что поумнее спросил: «Какого чёрта происходит Полли?»
- Он заставил меня, Стиви. Я не ожидала, что он начнёт приставать, - обречено произнесла та, одновременно отталкивая послушное и мягкое тело Пата.
Второй её друг, здоровенный Пешчик успел только рыкнуть что-то вроде «я тебя прикончу смазливый ублюдок», и подпрыгнув, ударил того по почкам.
Пока Патриций с каплями слёз сгибался маятником на левый бок, Здоровяк схватил его сзади за шею и, заблокировав ноги, бросил на пол. Похоже потом подключился и Стивен, так как удары сыпались, как яркий весёлый конфитюр. Никак не жалея Пата, били и по голове. Всё происходило в ужасающей, иногда всхлипывающей тишине, только спустя минуты две прозвучало ледяное «хватит» и вся троица, как это и бывает после унизительных несправедливых событий, поспешно вышла.
Первые утренние хлопья снега постепенно превратились в острых, разгоняемых бурей, ос.
Первые утренние хлопья снега постепенно превратились в острых, разгоняемых бурей, ос.
Раскачивающийся мир Патриция очень медленно находил рамки фокуса с каждым «Тик-так» часов. Не сказать, что ему сильно попортили здоровье, скорее познакомили с совершенно новым ощущением позора вперемешку с бесполезностью и страхом Слабого. Но это всё в глубине, где-то очень. Сейчас, когда всё закончилось, его раздирала ярость. Красный, он встал с пола сначала на зыбкие четвереньки, а потом и на совсем высокие свои-две. Ему не хотелось открывать глаза, боявшиеся увидеть что-то невиданное доселе, окрашенное в горькие краски злости. Первое что он сделал, это со всей силой, какой мог, толкнул парту. Она с грохотом задела две других и на маленькую капельку притушила его эмоции. Но что это по сравнению с рушением наивности?
Его лицо и руки пылали, и он бросился на спасительную улицу. Жуткий ветер ещё чуть-чуть притупил ощущения. Ничего не понимая и не осознавая, он побежал к озеру, затянутому первой корочкой льда. Вода – вечный утешитель, в обличии снега хлестала тело Патриция. Она задувал ему под полу-расстегнутую рубашку, лёд скользил его ботинки, а ветер воя бежал навстречу. Остынь.
Его лицо и руки пылали, и он бросился на спасительную улицу. Жуткий ветер ещё чуть-чуть притупил ощущения. Ничего не понимая и не осознавая, он побежал к озеру, затянутому первой корочкой льда. Вода – вечный утешитель, в обличии снега хлестала тело Патриция. Она задувал ему под полу-расстегнутую рубашку, лёд скользил его ботинки, а ветер воя бежал навстречу. Остынь.
Через кожу Пэта буквально в миллиметрах друг от друга соприкасались два огромных мира. Бушующих. Со своей правдой, со своей историей. Что здесь мог поделать мальчик-песчинка?
Тем временем он уже очутился на берегу. Не раздумывая и секунды, он снова начал свой разбег (уж это он умел делать - всю жизнь бегал то за чем-то, то от чего-то).
К середине озера, Патриций с пустыми глазами и льдинкой слезы взял и со всей силой веса прыгнул на лёд…
Тем временем он уже очутился на берегу. Не раздумывая и секунды, он снова начал свой разбег (уж это он умел делать - всю жизнь бегал то за чем-то, то от чего-то).
К середине озера, Патриций с пустыми глазами и льдинкой слезы взял и со всей силой веса прыгнул на лёд…
Его поверхность покрылась не просто сетью трещин, а целым куском заметно утопла.
Ещё бы одно движение. Ещё бы один прыжок.
Но даже в этот момент, когда невысокая белоснежная фигура мальчика почти добилась своей первой большой цели, в его голове, в глубине подсознания пронеслась глупая-простая мысль: «Это будет некрасиво».
Поэтому, лишь провалившись, он с отчаянием сел на коленки и ударил своим кулаком об лёд. Бил раз, другой, до исступления. Он колотил невинное зеркало льда, как и его самого колотили несколько минут назад. Прорезалась первая кровь на костяшках, в то время как внизу за ним следили.
В мрачной толще несовместимого с жизнью, тихо затаилась чёрная чешуйчатая змея.
Поэтому, лишь провалившись, он с отчаянием сел на коленки и ударил своим кулаком об лёд. Бил раз, другой, до исступления. Он колотил невинное зеркало льда, как и его самого колотили несколько минут назад. Прорезалась первая кровь на костяшках, в то время как внизу за ним следили.
В мрачной толще несовместимого с жизнью, тихо затаилась чёрная чешуйчатая змея.
Подумав о ней, обычно расширяются глаза, кожа бледнеет, и многое теряет смысл. У неё миллиарды обличий, и столько же клиентов. Она трудолюбива и одинока в своём труде. Но сегодня ей помогают её подруги Трещины. Вся работы на них, а она лишь смотрела на красивое искажённое лицо мальчика и видела, как он слабеет и как кто-то светлый отбирает его силы и энергию ради его же жизни, хотя в пустынях и горах это был её приём.
Его последний удар совсем склонил его тело к низу. Изнемождённый, вывернутый, он беспомощно слёг на середине озера. Ну а змея, не торопясь, буквально в паре сантиметров от Пэта смотрела на его распластанную щёку сквозь прозрачный лёд, когда первое утреннее свечение осветило его совсем юное лицо. На что змея добавила его в свою уникальную коллекцию «избежавших» и медленно уплыла во тьму.
Волосы растрёпано лежали, а она маленьким клубочком грелась под одеялом. Спала самым лёгким и волшебным сном. В комнате слышались гулкий бой старинных часы. Так текла ночь до той минуты, когда из леса раздался пронзительный до слёз вой. Лионель мигом позабыла про сон и резко оперлась на руки в ожидании повторных звуков. Лес в ответ только тихонько шелестел, но каждая секундочка и толика атмосферы была пропитана напряжением, накалом, скорой развязкой.
Лили не отдавая себе отчёт, накинула на себя шерстяной жилет на молнии и кутаясь в перекрестье рук, вышла на улицу.Она отходила от дома всё дальше и дальше, пристально вглядываясь в щербатые толстые стволы. Прохлада утра давала аллюзию все подконтрольности, что явно шло вразрез с её сердцебиением. Пройдя треть тропы, она заметила, что на небе оставалось небольшое окошко под молчащую луну. Оглядев всё небо, Лили ужаснулась: оно было уродливо-бурое сплошь в рваных густых облаках.
С опушек начали доноситься стоны и скулёж, жалкие и тихие от страха. Где-то, как казалось далеко, ревел ветер. Всё начинало приходить в движение, и это было настолько ярко, что казалось последствием какой-то древней магии.
Лионель, объятая мурашками, решила дойти до старого сухого дерева, стоявшего ровно посередине к лесу, и если ничего не заметит, то вернётся в уют своего домика с чердаком. Её мысли были раскиданы в разные стороны, и она понимала, что её влечёт дикое, животное чувство любопытства, зачастую несущее опасность.
До дерева через крохотный холмик оставалось 50-70 метров, когда из леса выпорхнули целые группы разномастных птиц и несколько четвероногих. Через 10 секунд завороженного наблюдений Лили, из леса вырвался невероятный по силе ветер. Буря склонила все передние ряды деревьев, и понеслась к девочке, которая встретила её грудью, лишь на шаг, отступив назад, чтобы не упасть. Это был совершенно бесконтрольный поток, который мешал ей даже просто развернуться в сторону дома.
Раздавались сплошные крики птиц – их собственная стихия буйствовала и уничтожала их.
Тут то, Лионель ощутила внутри себя отличные от старых, вязкие импульсы. Тёплая сепия сменилась грубым чёрно-белым контрастом, а весь мир в её глазах дрожал и путался. Внезапно она ощутила сильнейший удар. Её лицо откинулось, мгновенно наполняясь слезами. Дважды её толкнуло по телу, и она с всхлипом упала на землю. Что-то сокрушительно оставляло на ней синяки, вертело и тащило сквозь жёсткие кусты, разбросанные по полю. Девочка хватала ртом воздух, пытаясь расставить руки в тщетных поисках почвы. В её ушах стоял монотонный бурлящий внутренности гул животных и природы и она постепенно стала терять восприятие вещам, желая лишь спокойствия. Казалось, стоит ей закрыть глаза, и она просто исчезнет отсюда. Да-да. До прекращения кошмара – всего лишь одно движение век, а затем… нирвана. Пускай даже ценой жизни.
В следующую секунду перед её глазами, на бурой подложке неба, будто из дымки, стали выплывать образы:
Первый полёт, который был так рано, что осталась лишь атмосфера того события.
До дерева через крохотный холмик оставалось 50-70 метров, когда из леса выпорхнули целые группы разномастных птиц и несколько четвероногих. Через 10 секунд завороженного наблюдений Лили, из леса вырвался невероятный по силе ветер. Буря склонила все передние ряды деревьев, и понеслась к девочке, которая встретила её грудью, лишь на шаг, отступив назад, чтобы не упасть. Это был совершенно бесконтрольный поток, который мешал ей даже просто развернуться в сторону дома.
Раздавались сплошные крики птиц – их собственная стихия буйствовала и уничтожала их.
Тут то, Лионель ощутила внутри себя отличные от старых, вязкие импульсы. Тёплая сепия сменилась грубым чёрно-белым контрастом, а весь мир в её глазах дрожал и путался. Внезапно она ощутила сильнейший удар. Её лицо откинулось, мгновенно наполняясь слезами. Дважды её толкнуло по телу, и она с всхлипом упала на землю. Что-то сокрушительно оставляло на ней синяки, вертело и тащило сквозь жёсткие кусты, разбросанные по полю. Девочка хватала ртом воздух, пытаясь расставить руки в тщетных поисках почвы. В её ушах стоял монотонный бурлящий внутренности гул животных и природы и она постепенно стала терять восприятие вещам, желая лишь спокойствия. Казалось, стоит ей закрыть глаза, и она просто исчезнет отсюда. Да-да. До прекращения кошмара – всего лишь одно движение век, а затем… нирвана. Пускай даже ценой жизни.
В следующую секунду перед её глазами, на бурой подложке неба, будто из дымки, стали выплывать образы:
Первый полёт, который был так рано, что осталась лишь атмосфера того события.
Вспомнилось, как она напугалась, когда пропала её первая, особенно удавшаяся, картина. Она ведь жила в одиночестве и до этого её вещи никогда не пропадали, годами оставаясь на своих местах. Только спустя полгода, её тогдашний нежданный гость объяснил, что иногда рисунки оживают и уходят в те миры, где они изображены. Уходят и продолжают жить сами по себе, уже со своим собственным даром и миссией. Ведь так появилась и Лионель.
Она лежала на просушенной земле и перебирала образы, которые лентой подходили к концу, когда появился последний - вид с косяком улетающих птиц и очаровательной Бриджит. Крошка цеплялась за вид этой женщины, пока сильнейший ураган разносил всё вокруг неё в клочья. Девочка с золостистым каре уже почти отпустила свои мысли и закрыла глаза, когда у неё пробежал ребяческий вопрос: «А что станет с моими рисунками и этим местом, где я всю жизнь росла? И главное, что от меня останется Бриджит, которая была последней, кто со мной разговаривала, а значит и сохранила частичку меня?»
Жёлтый диск снова блеснул собой, и Лионель тихонько пропела строчку из песни гостьи. Сначала это были неуверенные смыкания одних губ, но энергетика и переживания той встречи делали её голос всё громче и увереннее. Слова уже лились легко и произвольно выталкиваемые из самой глубины. Именно оттуда где весь наш "склад", где находится стержень характера, кисти талантов, искры необычных людей, перины ночных разговоров и лампадка веры, которая может, как затухнуть, так и зажечь всё вокруг.
Жёлтый диск снова блеснул собой, и Лионель тихонько пропела строчку из песни гостьи. Сначала это были неуверенные смыкания одних губ, но энергетика и переживания той встречи делали её голос всё громче и увереннее. Слова уже лились легко и произвольно выталкиваемые из самой глубины. Именно оттуда где весь наш "склад", где находится стержень характера, кисти талантов, искры необычных людей, перины ночных разговоров и лампадка веры, которая может, как затухнуть, так и зажечь всё вокруг.
Лили пела и пела, а затем в полнейшей тишине лежала, дожидаясь рассвета и боясь задуматься о том - а влияем ли мы на исходы наших жизненных экзаменов или всё давно прописано и продиктовано иными людьми? Чередой чьих-то Чужих поступков и решений?
В скафандре, по серо-жёлтому грунту.
Неизвестно кто, неизвестно где.
«Хмм, кто они: Патриций и Лионель? По сколько им лет? Где родители? В какой стране они живут? Да и вообще, в каких годах?"
Тут могут быть сотни вопросов, которые так и не дадут никакого понимания.
"Для чего они и как связаны друг с другом?"
Вот здесь нам есть над чем призадуматься.
"Для чего они и как связаны друг с другом?"
Вот здесь нам есть над чем призадуматься.
Путник остановился у самой кромки километровой ширины кратера и, опершись на спецградиометр, стал ждать нужные 15 минут.
Его бабушка, которая рассказала историю этих двух подростков и сама услышала её кучу десятилетий назад, так ни разу и не дала себе труд проверить все предположения и размышления о подноготной этих двух ребят. Рассказала внуку всё так, как сама чувствовала, со множеством интерпретаций:
Его бабушка, которая рассказала историю этих двух подростков и сама услышала её кучу десятилетий назад, так ни разу и не дала себе труд проверить все предположения и размышления о подноготной этих двух ребят. Рассказала внуку всё так, как сама чувствовала, со множеством интерпретаций:
«Оказывается, в каждом ребёнке, когда он начинает осознавать предметы мира и свои личные образы, появляется целый внутренний мир. У которого есть хранитель того же возраста. Так как дети без границ дружат между собой, так и их хранители часто гостят друг у друга. Но эта «конструкция» настолько тонко связана, что порой достаточно очень малого для её разрыва. И тогда, иногда погибает хранитель, иногда схлопывается целый мирок, а бывает он весь целиком просто теряется, и это по-особенному губительно для человека.
Тот кто внутри нас – призван творить, чтобы давать почву для чувства своей полноты «внешнему», а также он нужен чтобы обеспечивать вселенную новыми хранителями.
Задача человека-вместилища, «внешнего» – верить, не изменять себе, а значит, через всю жизнь пронести искренность к себе, ко всему окружению и бытию.
Задача человека-вместилища, «внешнего» – верить, не изменять себе, а значит, через всю жизнь пронести искренность к себе, ко всему окружению и бытию.
Система невероятно сложна и проста одновременно, однако факт: к 18 годам редкий человек остаётся с по-детски свежим внутренним миром.
Но так уж устроено, только таким способом через всю историю человечества несётся Искра.
В миллионах душ хранителей, она то гаснет, то возникает, определяя многие наши течения.
Кто располагает её, тот способен на добро, к тому, как к огню в ледяную ночь тянутся люди. Тот, кто не только имеет но и видит её в себе, тот обречён на чистую и счастливую жизнь в гармонии с собой.»
На горизонте появился изящный белый силуэт. Звёздочкой с чёрного неба, к нему замедленно прыгая, шла его Элизабет. А ему ещё оставалось постоять тут с пару минут.
Помнится, бабушка говорила: «Только люди с искрой не рушатся к концу жизни. Они выдерживают весь накал любви, утрату близких, свою немощность. И именно благодаря таким, искра крепчает и остаётся в потомках на долгие поколения.»
И вот, Сегодня, по коммуникаторам жителей, исследователи объявили им, что их колония стала первой, в которой Нет людей, утерявших искру.
Помнится, бабушка говорила: «Только люди с искрой не рушатся к концу жизни. Они выдерживают весь накал любви, утрату близких, свою немощность. И именно благодаря таким, искра крепчает и остаётся в потомках на долгие поколения.»
И вот, Сегодня, по коммуникаторам жителей, исследователи объявили им, что их колония стала первой, в которой Нет людей, утерявших искру.
Странник с восторгом посмотрел на бело-голубую круглую эмблему на своём рукаве и, выдёргивая градиометр, украдкой, с неподъёмным сожалением перевёл взгляд на диск настоящей, некогда прекрасной Земли.
Она висела среди звёзд, покрытая чёрным пеплом и разводами красных «рек».
Без лесов, без воды, без полётов. Вся в ветвях глубоких и горьких трещин.
Без лесов, без воды, без полётов. Вся в ветвях глубоких и горьких трещин.
Уже начался второй месяц с тех пор, как его отвезли сюда. Районная больница этой зимой приняла достаточно много больных с обморожениями, бронхитом и чем-то типа того. Так что в ней было суетно и от этого ещё более тоскливо. Сначала он провёл две недели в какой-то отдельной палате, где кроме него были только два старика с волосатыми ушами и голыми коленями. Конечно, сперва Патриций чуть не впал в новое отчаяние от такой компании, но он даже не предполагал, как жалко ему будет расставаться с ними в конце.
Этих двух пациентов звали Микулаш и Виктор, им было ровно по 65 и они были знакомы. Более того, они были Фронтовыми друзьями! В 19 лет, в 1914-ом они впервые встретились на сборочном пункте пехотных войск. Подрались из-за какой-то улыбчивой белокурой продавщицы в магазине и с тех пор ни разу не разлучались более чем на месяц. Сотни их уморительных историй помогли Пэту узнать, что такое колики в животе и боль на лице от неотдираемой улыбки. Он даже стал завидовать огромной завистью их жизни, и тому, как играючи они прошли все невзгоды. Но это преходящее, ведь когда-нибудь он обязательно поймёт, что неспроста у стариков были лишь весёлые рассказы. Никто не вспоминает об убитых им людях.
Тем не менее, у мальчика впервые появились некие кумиры. То, как Микулаш и Виктор попали в больницу, само по себе отражало всю суть их жизни и дружбы:
Тем не менее, у мальчика впервые появились некие кумиры. То, как Микулаш и Виктор попали в больницу, само по себе отражало всю суть их жизни и дружбы:
По мере наступления заморозков они вдвоём загорелись идей вытащить старую резиновую лодчонку и сплавать по недалеко лежащей реке за большим зимним уловом. Река была быстроходной, непромерзающей, так что один взял на себя вёсла и был на них, другой собрал все снасти. Одним ранним утром они с прибаутками двинулись в плавание. Пара часов на воде и они добрались до хорошо прикормленного места с совсем слабым течением, Тут же поймали с полдюжины средних рыбёшек и перекусили лепёшками. Затем быстренько свернулись, захотев попробовать ещё одно местечко. По очереди неся вахту на вёслах, тихонько плыли по холодной глади, наслаждались чистотой природы и безмыслия, когда внезапно, к их удивлению, налетели на странные острые колья в воде, которые сделала дырку в их исхудавшей за года лодке.
О возвращении к пристани не было и речи, пришлось, медленно снижаясь к воде, добираться до островка. Еле дотянув, уже на берегу почесали в затылках, и посмеявшись над тем как глупо они прокололись, разожгли костёр. Одна коробка спичек и пара армейских приёмов позволили им сварить себе пару пойманных рыб на ужин и про запас. После отдыха они, как могли, надули лодку, а огнём заплавали пробоину в резине. Взаимо-согласившись «помирать так вместе», решили не дожидаться следующего утра и двинули к ближайшему берегу. В полнейшем суровом молчании, ждущем бед, они проплыли с 2/3 пути, когда их заплатка не выдержала и разошлась. Тут уж стало не до спокойствия, затыкая её чем попало и выбиваясь из сил, они спешили к земле, к дому. На последних двух километрах от воздушной подушки в лодке – почти ничего не оставалось. Без малейших сожалений и раздумий сбросили снасти и прочие тяжёлые вещи, но этого было мало: одному из них пришлось сбалансировать кусок резины, свесив полтуловища в воду.
Уже с последними лучами они наконец-то доплыли до каких-то камышей и вывались на берег, свалившись с ног и шумно приходя в себя. Два тощих щетинистых старика лежали глядя на тёмное небо и с радостью снова чувствовали себя неуязвимыми и дерзкими солдатами. К сожалению, течение отнесло их намного дальше, чем они рассчитывали, из-за чего пройдя всего 3 километра, им пришлось заночевать в лесу: в обнимку, словно в родных грязных окопах. На утро выяснилось, что ноги Виктора несмотря на все меры обморозились до бесчувствия. Тогда он укутал их в свитер Микулаша и с горечью уселся на полусобранную лодку, которую потащил своими венозными и напряжёнными руками его старинный друг.
Уже с последними лучами они наконец-то доплыли до каких-то камышей и вывались на берег, свалившись с ног и шумно приходя в себя. Два тощих щетинистых старика лежали глядя на тёмное небо и с радостью снова чувствовали себя неуязвимыми и дерзкими солдатами. К сожалению, течение отнесло их намного дальше, чем они рассчитывали, из-за чего пройдя всего 3 километра, им пришлось заночевать в лесу: в обнимку, словно в родных грязных окопах. На утро выяснилось, что ноги Виктора несмотря на все меры обморозились до бесчувствия. Тогда он укутал их в свитер Микулаша и с горечью уселся на полусобранную лодку, которую потащил своими венозными и напряжёнными руками его старинный друг.
К полудню они добрели до деревни, откуда их срочно забрала скорая.
Услышав это, Патриций не мог прийти в себя, слова не давались, и он лишь немного прослезился от этого рассказа. А старики всё потешались то над собой, то над мальчуганом, поскрипывая счастливым смехом и искренне улыбаясь друг другу беззубыми широкими ртами.
Вскоре Пэта перевели в общую палату, находящуюся на другом конце здания, где помимо пациентов всех возрастов, были холодные батареи и главное, старенький пианино в холле с аккуратными, тёплыми креслами.
Чуть ли не в первый вечер он решился открыть крышку, мечтая чтобы оно было настроено. Не успел сыграть и несколько нот, как в зал вбежала раздражённая дежурная медсестра. Но увидев не маленьких баловников, а бледного худого парня она успокоилась и спросила, чего он хочет. Тот попросил разрешения играть иногда, на что получил неоднозначное пожатие плечами, и остался один.
Чуть ли не в первый вечер он решился открыть крышку, мечтая чтобы оно было настроено. Не успел сыграть и несколько нот, как в зал вбежала раздражённая дежурная медсестра. Но увидев не маленьких баловников, а бледного худого парня она успокоилась и спросила, чего он хочет. Тот попросил разрешения играть иногда, на что получил неоднозначное пожатие плечами, и остался один.
Находясь под влиянием знакомства с ветеранами, он стал наигрывать марши и немного патетичные произведения. А через 3-4 дня перешёл на лёгкие мажорные мелодии, которые разучивал ещё в детстве со своей мамой.
В какой-то из миллионов четвергов, он играл задорную увертюру Вагнера и совершенно не заметил, как справа от него подошла крохотная кудрявая девочка с большими миндалинами синих глаз, и в одну из пауз она с интересом опустила свой маленький пальчик на звонкую ноту. Пэт с удивлением повернулся и увидел напуганное личико девочки. Она была невероятно милой, и сама по себе и потому что испугавшись, так и стояла, не убрав палец с клавиши. Патриций засмеялся и, сказав, что она молодец, принялся учить её простой мелодии. Через четверть часа она уже казалась ему жутко способной. Но когда первая эйфория малышки прошла, она сделалась серьёзной и отодвинулась от пиано, сказав: «поиглай».
После этой встречи наш герой бежал к инструменту в 2 раза быстрее. Ровно в 18:32, каждый вечер после нужных обследований он садился играть. Со временем у него появились постоянные слушатели, сперва это были подружки той белокурой крохи, которые садились сзади него прямо на пол, затем стали приходить пожилые женщины, а через 2 недели уже пациенты всего крыла с тихими разговорами устраивались в креслах.
Тогда и произошёл самый счастливый день Пата за последние несколько лет. Он начинался как обычно, с тех же процедур, слов и лиц. Да и до самой ночи был вполне типичным, кроме одной мелочи: в тот вечер, сыграв нелёгкий концерт для фортепиано op. 18 С.Рахманинова, он с волнением отодвинулся от инструмента и…
Тогда и произошёл самый счастливый день Пата за последние несколько лет. Он начинался как обычно, с тех же процедур, слов и лиц. Да и до самой ночи был вполне типичным, кроме одной мелочи: в тот вечер, сыграв нелёгкий концерт для фортепиано op. 18 С.Рахманинова, он с волнением отодвинулся от инструмента и…
И ему впервые бурно зааплодировали. Что-то потяжелело и взлетело у него внутри в тот момент. Это было совершенно неописуемое, неизведанное ощущение, которое все-все-все невзгоды отодвинуло на второй план.
Он опережал график выздоровления, и врачи разрешили отправиться на лечение домой, конечно, под постоянное наблюдение в местной больнице.
Он опережал график выздоровления, и врачи разрешили отправиться на лечение домой, конечно, под постоянное наблюдение в местной больнице.
В последний день Патриция пригласила в свой кабинет энергичная стройная женщина, которая с улыбкой представилась главврачом. Она обсудила его состояние и поблагодарила за его талант, о котором наслышан уже похоже каждый старичок и уборщица. А ещё пообещала добиться того, чтобы на учёт он был поставлен по месту жительства. Во-первых, это было ближе, а во-вторых, там у неё работала племянница-аспирантка, которая тоже любит классическую музыку и с удовольствием будем присматривать за Патом.
Так и вышло.
Морозы в этих краях проходят уже в середине января, из-за чего здесь очень рано становится тепло. Вот и сегодня был первый настоящий весенний день с его потрясающим запахом таяния и свежести. Патриций поспешно собрался в городскую больницу, заедливо повторяя вопросы, которые хотел узнать у главврача через эту девушку: как зовут ту светлую девчушку? Разрешат ли ему приходить и учить её игре на фортепиано? Где живут Микулаш и Виктор, чтобы хоть ещё разочек проведать их и прикоснуться к их нерушимой дружбе?
Прошагав по полу-лужам-полу-сугробам, он запрыгнул в автобус и за 20 минут доехал до нужного уютного дворика с тихим зданием посередине. Он без труда нашёл кабинет, проверил все справки и, не затворяя двери, вошёл в помещение. Путь ему сразу же перегородила синеватая ширма, в которой между стыками панелей были щёлочки. Тут было очень-очень тихо, так что хотелось оставаться тут подольше. К тому же кабинет был не с солнечной стороны, и поэтому с утра тут ещё было темновато. Здесь было легко и …
За ширмой кто-то пел.
За ширмой кто-то пел.
Лёгким и заботливо негромким голосом. Слова которого мягко переплетались друг в дружку и отпечатывались не в сознании, а в самом сердце.
Патриций, не посмев зайти и испортить пение, на одних цыпочках подошёл к узкой щели в ширме, и затаил дыхание..
Патриций, не посмев зайти и испортить пение, на одних цыпочках подошёл к узкой щели в ширме, и затаил дыхание..
Опухшее лицо Лионель наконец-то приняло нормальный вид, на котором сине-фиолетовые гематомы уже почти снизошли до желтоватых. Она целыми днями покоилась на кровати, апатично ловя губами снежинки из открытого окна.
Не меняя позы, не меняя мыслей – просто лежала. Хотя спустя недели, предательский лес во всю наполнялся тёплым звуками живности, ветер по-старому нёс прохладу со стороны моря, а оно делилось своими кристалликами соли, которые казалось, облепили весь дом и все чувства, существовавшие в нём. Стоило Лили расслабиться, как по углам комнат завелись пауки с их гадкой паутиной, а прочие букашки всё смелее шныряли по одеялам. На чердаке в последние пару дней что-то шуршало, но ей на это было наплевать.
Дни становились всё яснее. И один выдался таким уютным, что она всё-таки решила выйти и посидеть на качелях-скамье, которые были оббиты кожаными подушечками и закреплены между стойками веранды.
Дни становились всё яснее. И один выдался таким уютным, что она всё-таки решила выйти и посидеть на качелях-скамье, которые были оббиты кожаными подушечками и закреплены между стойками веранды.
Она медленно закачалась, и эти покачивания напомнили ей волны. Круговорот. Цикличность. Дно и Высоту.
В том то и польза горестей: чем они глубже, тем стремительнее и счастливее мы идём к радости.
Под негой этих мыслей Лионель подвела себя к заключению, что нельзя вечно вот так жить и переживать что-то изо дня в день. Это неправильно, это скучно. И раскрыв глаза, она заметила на дереве маленькую худую белочку. Шёрстка её после зимы была тусклой, но сильные лапки крепко держали два здоровенных ореха. Та проскакала от каменного фундамента дома к ветвистому буку, стоявшему прямо на углу веранды. Так что зрелище было как на ладони: белка оббежав дерево вокруг и постояв с полминуты, решительно запихала орешки за две своих рыжих щеки. Затем ежесекундно ловя баланс, стала запрыгивать наверх, накручивая широкие спирали. Таким макаром добралась до самой высокой, но не слишком тонкой ветви и с оглядкой вытащили свои запасы: один орешек поставила у нижних лап, а второй начала грызть. Пока она аккуратно счищала скорлупу, другой плод постоянно норовил скатиться, из-за чего бельчонку приходилось поправлять его каждые 5-7 секунд.
Лили уже с трудом сдерживая улыбку, затаила дыхание, в ожидании действий озорницы.
Лили уже с трудом сдерживая улыбку, затаила дыхание, в ожидании действий озорницы.
Та же, наконец, решила упростить себе жизнь, взяла орехи и нашла пазик куда один из них можно приткнуть. В какой-то момент её крохотные пальчики потеряли цепкость, и она уронила тот орешек, который уже был почти готов в пищу, белка с отчаянием проследила за его исчезновением и зачем-то бросилась его догонять. Тут, конечно же, упал уже второй орех.
От смеха Лионель затряслась всем телом и уже ничего не могла углядеть, только качели зазря остановила своей тряской. Последнее, что она видела: белка будто бы обиженная с огромными щеками бежала в другой конец полянки.
Не смея возвращаться к подавленному состоянию, Лили, побродила по дому, мимоходом подправила пастель на одном из своих старых рисунков и уже поздним вечером у неё зажглась идея проверить, как там поживает Её домик на дереве. Он находился на самом ближнем к морю ветвистом великане, до которого от воды было метров 50.
Не увидев никаких сложностей (орешки то в щёки она засовывать явно не собиралась), укуталась потеплее и, взяв лампадку, пошла.
Пока она поднималась по деревянным ступенькам и подметала крохотную комнатку, появились первые звёзды. Лионель молчаливо обронила их на себя и, открыв горячий термос, принялась за чтение сборника рассказов. Текли часы, и не в силах оторваться, её начала одолевать дремота. Полусонными глазами она прочла последний отрывок: «…Ещё в этом мире всё сделано так, чтобы выполнялись мои желания, даже людей тут нет, как я бы в принципе и хотел. Это совершенно комфортный, даже идеальный мир для меня…». Прочитала и поймала последнюю осознанную мысль: «Вот дурачок, как он не понимает, что без людей жизни нет. Всего лишь пустая материя и ничего больше.»
Не увидев никаких сложностей (орешки то в щёки она засовывать явно не собиралась), укуталась потеплее и, взяв лампадку, пошла.
Пока она поднималась по деревянным ступенькам и подметала крохотную комнатку, появились первые звёзды. Лионель молчаливо обронила их на себя и, открыв горячий термос, принялась за чтение сборника рассказов. Текли часы, и не в силах оторваться, её начала одолевать дремота. Полусонными глазами она прочла последний отрывок: «…Ещё в этом мире всё сделано так, чтобы выполнялись мои желания, даже людей тут нет, как я бы в принципе и хотел. Это совершенно комфортный, даже идеальный мир для меня…». Прочитала и поймала последнюю осознанную мысль: «Вот дурачок, как он не понимает, что без людей жизни нет. Всего лишь пустая материя и ничего больше.»
Пробудилась она от ярчайшего луча солнца, бившего через створки прямо в лицо. Несмотря на это, её глаза расширились из-за того, что на подоконнике появился диковинные (красные и синие!) цветы. Да ешё и проснулась она под любимым клетчатым пледом, который совершенно точно вчера с собой не брала.
Лионель судорожно поправила одежду, протёрла глаза и встала босыми ножками на деревянные полы. Беззвучно подошла к мини-балкончику и тихо-тихо выглянула из-за дверного проёма.
Внизу по полю разбегался парень. Вопреки утренней прохладе его щёки были красными, а крепкое, блестящее загаром тело светилось в полутонах грандиозного рассвета. Из-за стремительного встречного ветра его тёмные волосы поднялись торчком, а сам он, добежав до края утёса, стоявшего над белыми волнами, растянутыми секундами взмыл наверх.
Сделав, совершенно ненужный сложный пируэт, он с улыбкой поравнялся с диском солнца и чёрным силуэтом прокричал ей:
«А ты когда-нибудь летала вдвоём?»
For Soul, Sanya, Barta, Panda, Caroline & Dirt.
Почему в медальоне был изображен Жозеф Ньепс?
ОтветитьУдалитьТы давно вынашиваешь идею корректировки этого рассказа. Не знаю на сколько она актуальна для тебя сейчас, и вне сомнений - мнение отца важно,но пожалуйста,постарайся как можно меньше менять это творение.